Посвящается Говарду Лавкрафту.
Я все чаще задаю себе вопрос: сколько солнц на моем небе. Такой странный вопрос, который не стоит задавать никому больше, если только не хочешь прослыть безумцем. Я и сам нередко задумывался о своем психическом здоровье, но то ли не решался признаться самому себе, что помутился рассудком, то ли...
Не знаю. Сложно говорить о том, что находится за гранью привычного опыта восприятия реальности. Сейчас, записывая это, я понимаю, что не способен даже четко воспринимать время, что несет поплавок моего настоящего по реке из пресловутой, но вроде бы знакомой памяти в бесконечно туманное, опутанное вероятностной сетью будущее. Могу сказать лишь, что поплавок этот нередко уходит под воду: нечто цепляется за мое восприятие и уносит его в глубины, столь чуждые привычной человеческой сущности, что далеко не сразу мне удалось настроить свое сознание, дабы в чарующем всеобъемлющем белом шуме научиться воспринимать образы, подобные тем, что поступают в мой мозг благодаря органам чувств. Таковы мои сны.
Я также не могу с уверенностью сказать, когда это началось. Кажется, был обычный день, а за ним обычный вечер. Придя домой с работы, я тихонько напевал себе под нос нечто до боли знакомое, родное, но не вяжущееся с памятью об известных мне музыкальных композициях. Тогда меня куда больше занимало желание лечь спать, чем цикличный напев, на ночь глядя ударивший мне в голову.
Читать дальше
Первый сон, связанный с этой историей, был краток и представлял из себя процесс неясный и неописуемый, но при этом первородно прекрасный. Проснувшись, я ничего не смог запомнить кроме всеобъемлющего ощущения чуда, что посетило меня за мгновение до пробуждения. Там не было ни времени, ни пространства — нечто точечное и при этом бесконечно объемное тронуло мое сознание и осталось неясным отпечатком в памяти.
На следующий день напев вернулся — ближе к вечеру, когда сон требовал очередного погружения в небытие. Тогда мелодия начала принимать формы некой мантры — я буквально упивался звуком собственного голоса, раз за разом воспроизводя незамысловатую последовательность нот, и, уже лежа в постели, про себя продолжал ее напевать, пока кроме ее звучания не осталось ровным счетом ничего, а затем и она зависла на одном звуке, вибрируя и резонируя в полости, которую не торопились заполнять другие ощущения.
Это был не тот звук, что способен воспроизвести человек. Не был он похож и на звучание какого-либо известного мне музыкального инструмента. Звук был необычайно чист для человеческого уха, но при этом неоднороден — какие-то еле ощущаемые невообразимые обертоны в нем все-таки присутствовали.
Звук прервался в момент пробуждения. Остались лишь жалкие отголоски неумолимо отступающей сновиденной памяти. Тогда это все еще было крайне интересным опытом, поэтому я целый день торопил стрелки часов, дожидаясь очередной возможности вновь окунуться в пучину сна.
***
На этот раз из отзвуков мантры перед глазами возник новый образ: некое сумеречное пространство переливалось в голубых и бледно-желтых лучах, пробивающихся сквозь толщу того, что было отдаленно похожим на лес. Некоторые из стволов были туманно-размытыми и полупрозрачными, будто бы превратились в темную неясную дымку, другие же оказались более плотными и не пропускали сквозь себя лучи, пронизывающие пространство. Земля чуть флюоресцировала — на ней неравномерно расположились точечные источники света — они медленно поднимались, наполняя окружающее пространство своим призрачным белесым сиянием...
Неожиданно я проснулся. Тогда это сильно расстроило меня, и я даже пытался вернуться обратно в сон, надеясь увидеть продолжение мистерии, свидетелем которой мне довелось стать. Попытки были тщетны. Тогда я отпросился с работы, сказавшись на плохое самочувствие, и целый день провел, напевая врезавшуюся в голову мантру и ожидая новых озарений. Как я теперь понимаю, тогда я упустил свой последний шанс прекратить все это, отгородившись от навязчивой мелодии и связанных с ней ночных видений, но я был слишком увлечен экспериментом над собой, и останавливаться, увы, не входило в мои планы.
Восприятие постепенно обретало четкость. Я уже видел два солнца: одно — желтое — заходило за горизонт, в то время как более яркое, но неимоверно далекое голубое светило бесконечно медленно поднималось, заставляя последние «твердые» деревья «разжижаться», становиться призрачными, полупрозрачными. Только сейчас я понял, что окружен уже изрядно поднявшимися из земли высокими светящимися существами, представляющими из себя нечто вроде не вполне правильных по форме, чуть изгибающихся тонких конусов без каких-либо конечностей — но это только пока. Я знал, что они еще до конца не проявились. И вдруг проснулся.
Теперь мысль о моей сновиденной практике вдруг начала внушать мне неконтролируемый страх, и я, как мог, старался отгородиться от воспоминаний и забыть ту дьявольскую мантру, но, как на зло, ни о чем другом мыслить уже не получалось. Все попытки заставить себя пойти на работу, зажить прежней жизнью или даже просто пообщаться с друзьями оказались тщетными. Звук заполнял все мои мысли — я даже не мог должным образом сконцентрироваться, чтобы набрать в телефоне чей-то номер или просто отыскать его в списке контактов. О том, чтобы одеться и выйти на улицу, не могло идти и речи. Пришлось пролежать в постели целый день. Кажется, время от времени спасительную ниточку этот мир протягивал мне навязчивыми телефонными звонками, но я уже не был в курсе, что надо сделать, чтобы поднять трубку и попросить о помощи. Звонки лишь стали раздражать меня...
***
Теперь я точно знаю, что мне предстоит, и уже не боюсь этого. Возможно, именно потому у меня появилась возможность дописать этот текст. Не знаю, найдут ли в квартире мое тело или не найдут вовсе ничего — в любом случае мне припишут помешательство.
Но я точно знаю, что через меня смотрело в этот мир нечто. Нечто неописуемое и бесконечно прекрасное. И смотрело оно, углубившись в такое же, как и оно, другое существо. Их зрение, если можно так выразиться, было проявлением их взаимной любви. Я же имел неосторожность войти с ними в резонанс, напевая мантру в своем мирке, чем и позволил одному из них заглянуть в него моими глазами. Как выяснилось, мы слишком сильно отличаемся, и ему было сложно разглядывать мой мир, не влияя на меня. Так я практически потерял свою сущность, но сумел познать его, его мир и свою роль в жизнедеятельности этого создания.
Я знаю, что у них два солнца, и теперь совершенно не уверен, что может быть иначе. Одно из них желтое, как и наша родная звезда. Оно проходит по горизонту медленней, чем движется наше светило, и дает живительный свет растениям. Примерно раз в год на небе восходит голубое солнце. Его свет губителен для всего органического, но деревья в этом мире сумели защититься от смертельной радиации, превращая свои тела в полупрозрачную дымку, пропуская сквозь себя беспощадные лучи, позволяя им уходить вглубь почвы. Животных в нашем понимании там нет — они бы просто не смогли выжить на такой планете. Зато есть другие существа — те, что пробуждаются и выходят из под земли, когда восходит голубое светило.
Будучи неорганическими, практически бесплотными, они питаются его радиацией и осуществляют таким образом свою жизнедеятельность. Они поют. Поют прекрасными невообразимыми голосами — каждый со своим уникальным тембром и высотой звука. Хор их голосов всегда звучит донельзя, из рук вон гармонично. Но им недостаточно такой красоты. Каждое из них ищет другое, с кем удастся войти в настолько неимоверный консонанс, что ни один человек на Земле не сможет даже близко услышать и, тем более, воспроизвести такое сочетание. Так происходит их размножение. Одно из них смотрит в другое и видит мой мир моими глазами, другое же смотрит в первое, и воспринимает иной мир через кого-то еще. Мне же уготовано слиться с этим кем-то, и я уже не страшусь перспективы стать в итоге частью их мира, частью новорожденного флюоресцирующего создания, что выльется из их соития. Достаточно в очередной раз заснуть. Я уже не боюсь. Сейчас я готов. И я знаю, что никогда больше не буду собой в том смысле, в котором привык себя осознавать.
Зато я, наконец, научусь петь. По-настоящему.
Сборник: Городские сказки